Мне остался ещё один очерк по "Странникам" (ну, я думаю, что один), но пока сделаю перерыв, чтобы записать мысли, возникшие при попытке чтения некоей книжки, фантастики…
Последнее время книжки с главным героем не-взрослым меня стали отталкивать по умолчанию,
. Это странно, потому что раньше я много читал детской литературы – теперь, напротив, обычно избегаю её. Даже вполне качественно написанные книги, даже многие книги именитых "мастеров" – когда автор рисует тебе образ героя, возникает ощущение, как будто что-то не то. Не так. Герой книги оказывается неинтересен своей незрелостью, простотой. Почему? Ведь в реальной жизни дети вполне бывают и сложные, и интересные. А в этих книгах герои на первый взгляд очень похожи на реальных детей и подростков. Во всяком случае, поступают примерно в тех же рамках, что и настоящие, и мысли у них вроде бы правдоподобные, непротиворечиво описаны... Но – неинтересно.
А вот к большинству книг Крапивина это не относится.
И я снова, в очередной раз пытаюсь сформулировать разницу. Почему даже в очень и очень неплохо сделанных книгах young adult герои стали мне неинтересны. Даже неглупые герои в неглупых книжках.
Я попытаюсь показать, почему и как у большинства взрослых авторов не-взрослость героя оказывается сделанной. И почему и как у Крапивина с этим дело обстоит иначе.
Очень немногие умели показать не-взрослость героя так, чтобы это ощущалось как моё (читателя) собственное состояние (одно из), а не как усечённая модель с искусственно ограниченной функциональностью.
Кажется, я писал нечто похожее на эту тему и раньше, но вопрос мне представляется достаточно интересным, чтобы вернуться к нему. Как формируется образ героя в книгах Крапивина и некоторых других. Не через описания, даже не через действия; и даже не через мысли персонажа; формируется он ещё более сложно, через некое новое "Я", сотворяемое не только самим писателем, не только его книгой, но это новое "Я" начинает существовать в соединении того, что простирается к нам из текста – и того, что мы сами отдаём навстречу тексту изнутри себя. Это особое "Я", особенное "квазисознание", возникающее в нашем сознании, мы как бы эмулируем в себе героя книги, встраиваясь в него, и происходит это в особом "игровом", точнее, читающем состоянии.
Нельзя сказать, что мы становимся героем книги. Это неверно. Нет, если книга хороша, если она "цепляет" нас, в нас как бы начинают одновременно сосуществовать два человека, мы сами – и… нет, не герой книги, а его отражение на наше сознание.
Это Отражение героя может весьма существенно отличаться от собственно героя книги. Герой книги – объективная данность, он складывается из описаний в тексте, из мира текста, из контекста культуры, внутри которого создана книга.
Когда книгу читают, формируется особенный мир, в котором ко всему вышеназванному подключается внутренний мир читателя. И в соединении миров возникает Отражение героя на наше внутреннее пространство. Повторюсь, это Отражение не просто не равно герою книги, оно часто сильно отличается. Чтобы проиллюстрировать это, я приведу самый грубый пример: читатель может "вчитать" в героя мотивы, даже диаметрально противоположные как задуманным автором, так и фактически описанным. Как так? Да очень просто, читатель может тупо игнорировать установки автора. Читателю, может быть, нравится герой в некоторых его проявлениях, но не нравятся его мотивы, и он как бы вычёркивает их из книжной реальности, замещая какими-то своими. Читатель додумывает мир книги и героя. Иногда – неосознанно, по невнимательности, по незнанию; часто – просто потому, что ему, читателю, так указывают чувства. Ну, вот знает он, положим, что герой совершил нехороший поступок, ну и что? А всё равно герой ему нравится! И получится банальное "тут вижу, тут не вижу". Читатель просто закроет глаза на очевидные вещи и припишет герою те мотивы, которые ему, читателю более приятны. И неважно, что концы с концами не сойдутся.
Но это я огрубляю, говорю о крайностях. Гораздо чаще читатель достраивает героя тоньше и незаметнее. Он дорисовывает его мысли, отсутствующие в книге. Его чувства. И даже нечто более тонкое, эфемерное, то, что находится где-то вне мыслей и чувств, то туманное нечто, то ли подсознание, то ли что-то ещё… Нечто, что не описано явно, но находится позади, неощутимое, не думаемое; не осознаваемое – но оно, как задний план в тумане, оно важно, его не видно, но мы всегда знаем, что оно есть.
Собственно, сила и глубина образа героя в том и состоит, что писателю удаётся заставить читателя двинуть навстречу тексту такое вот облако собственного "Я", обернуть им героя, оживить (да, именно вот этот процесс и есть то самое загадочное, почти мифическое "оживление героя"), то есть, сыграть им так, как будто часть читательского сознания превратилась в отдельную область, другая часть, наше настоящее "Я" при этом никуда не делось, оно тут же, присутствует, живёт параллельно, осознаёт себя, так или иначе процесс контролирует, "играет" – и всё же вот тому второму синтетическому "Я", "Отражению героя" отдана существенная часть нас самих.
Обо всём этом можно долго и много рассуждать, например, о том, как Отражения героя перестают подчиняться не только автору книги, но и читателю, как они продолжают существовать в наших сознаниях – но сейчас речь о другом.
Сейчас я хочу поговорить о том, как тонко подобран тот "шип" в книгах Крапивина, которым происходит соединение объективного образа героя и его Отражения в читателях.
Почему же образы таких персонажей, не-взрослых, формируемые в большинстве книг, вызывают у меня отторжение, неприятие. Это странное ощущение, соединяющее в себе "не верю", плюс какое-то впечатление картонности описания и примитивности самого персонажа. Самое ужасное, что я наблюдаю это даже у казалось бы хороших, талантливых писателей. Не у всех, конечно, но у абсолютного большинства. Мой внутренний мир не откликается и не хочет выстраивать в себе Отражение героя. Я вижу ровно то, что написано буквами. А это, увы, получается такая очень бледная, унылая штука. Для игры ума ещё может подойдёт, но книга таким образом существовать не будет. Я попробую показать сейчас, в чём тут проблема.
Когда писатель хочет показать героя-ребёнка, то есть, героя, значительно моложе его самого, он, писатель, чаще всего использует два метода. Первый: писатель расчётливо обрезает и примитивизирует своего персонажа, делает его мало знающим, более просто чувствующим. Параллельно с этим писатель добавляет герою те ощущения, переживания, желания, которые, по его мнению, должен испытывать герой-ребёнок. Например, навязчиво пририсовывается любовь к кому-то из родителей, либо наоборот – доминирующая над всем злость к кому-либо. Здесь нет никакого обмана, ведь правда же, ребёнку это свойственно, так?.. Дорисовываются какие-то страхи, взамен – убирается взрослая осторожность. Вкладываются определённые, специфические "детские" желания. И так далее, и так далее… В лучшем случае, такой писатель рисует портрет хорошо ему знакомого ребёнка. В худшем – берёт смутные воспоминания о собственном детстве, смешивает их с тем, что он прочитал в подобных же книжках, со своими понятиями.
Картинка в общем может получиться даже довольно сложная, навороченная. Самые крутые обильно поливают получившуюся смесь коктейлями подробностей из соответствующей "среды": с подробнейшими перечислениями того, какой музон слушает объект, какие чипсы употребляет, какие шмотки носит… всё это заправляется имитацией детского потока сознания, и порой получается такой лютый трэш, как в "Запредельно громко", например… Груды информации, вываливаемые на читателя, принимаются за реальный образ, мозг читателя оглушен обработкой всего этого… Ну, кому-то это нравится.
Проблема в том, что всё это построено извне, снаружи. Я сейчас не буду анализировать более сложные конструкты, вроде примера выше. Чаще мы имеем дело с очень простыми. Не знаю, с чем лучше это сравнить… может быть, с классический музыкой, сжатой в мп3 с битрейтом 32? Или, может, точнее будет сравнить с музыкой, спектр которой для передачи по радио обрезан на частоте 4 КГц – ну, полоса пропускания такая… Вроде, всё верно, но ощущение какой-то удручающей пустоты… Вот Двоечник попал в Прошлое. Вот портрет Двоечника, который на самом деле Храбрый и Любит Маму, поэтому он Стремится К… и дальше всё заверте...
Мы, конечно, можем (а кто-то так и сделает!) дорисовать внутри, в своём внутреннем пространстве этого героя, построенного автором из… ну, короче, подручных предметов… "стандартного набора номер такой-то". Но мне делать этого уже не просто не хочется, а даже и неприятно. Даже и раздражает. Не потому, что герой неестественный. Он просто пустой. Он построен снаружи. Из описаний. Даже мысли его построены из описаний снаружи. То есть, понимаете, какая ерунда: вначале идёт ТЗ, а потом по этому ТЗ в голову герою вложена мысль. Но ерунда в том, что первична как раз таки мысль. Не внешние обстоятельства. А мысль. Другое дело, что мысль эта как-то там потом интерферирует с внешними обстоятельствами и получается колдунство, которое называется Живым Героем… Беда в том, что в том самом абсолютном большинстве книг, где герой – ребёнок, авторы так не делают. Они, повторяю, берут модель некоего Васи, который моложе, а, следовательно… и далее по списку: мало знает, боится того-то, не понимает того-то, все время озабочен тем-то…
Эта модель жить в моей голове не может, потому что всякая мысль, рождающаяся в голове героя – прискорбно рациональна (ну, либо нарочито бредова, если автору хочется выделываться). Но это всегда – внешняя, навязанная, навешенная мысль. Ей не с чем интерферировать, и колдунства не получится.
Вот, к сожалению, ещё раз повторяю, почти все детские книги оказываются нарисованными снаружи. Я не вижу того волшебного облака, составляющего Тайну, творящего личность. Это облако совсем не обязательно рисовать, описывать. На самом деле всё "просто" – по некоторым сигналам, ключам, читатель должен угадать, почувствовать громадность личности позади, скрытую в тумане. Заворожиться ею, податься к ней навстречу, окунуться и вписать в неё собственные бездны…
Впрочем, об этом подробнее чуть позже. А пока для порядка упомяну второй тип героя-ребёнка, тоже очень распространённый, и тоже, увы, не очень подходящий для игры в Отражения.
Речь о книгах, где автор на шаблон героя-ребёнка открыто наносит свои взрослые мысли, обращённые в прошлое собственного детства. Иногда это мемуары, но сейчас речь, скорее просто о взрослых книгах про детей. То есть, я надеюсь, вы уже поняли: писатель рассказывает о ребёнке, совершенно не заботясь сформировать "детскую" картинку. Это картинка типично взрослого рассказа о ребёнке, на которую автор густыми мазками наносит свои воспоминания, фантазии, взрослые и детские вперемешку, смешивая времена и состояния. Герой здесь тоже построен со стороны, извне, но иначе – он в этом случае является марионеткой, которую оживляет откровенно взрослый автор, все мысли здесь – взрослые, все переживания – взрослые, память перед нами – взрослого человека, вспоминающего прошлое. Просто всё это сфокусировано на ребёнке.
У Крапивина такие книги тоже есть – это почти все его мемуарные книги, начиная, примерно с "Тени Каравеллы" и так далее. Я скажу сейчас так: здесь, в этих книгах, Крапивин, как писатель, ничем особенным не выделяется. То есть, его мемуарные тексты – это совершенно обычные по качеству книги. Я не думаю, что они фактически лучше многих других воспоминаний о детстве. Фанаты Крапивина выделяют их и любят не за какие-то особенные свойства, а потому, что они как бы открывают Крапивинские пространства с новой стороны. Это во-первых. Надо, уточнить, однако, что мемуаров в чистом виде у Крапивина мало, больше же книг как бы псевдомемуарных, где происходит совмещение, наложение, и там уже его классические герои как бы нисходят в мемуарный мир… а дальше – больше, эти пространства накладываются на пространства снов, а те – на пространства книг, потом всё это возвращается... и в итоге возникают артефакты типа Синего Треугольника, который обычной книгой уж точно никак не назовёшь…
Есть у Крапивина, кстати, и книги первого типа. Ну, те, в которых герой построен из внешних вводных. Это часть поздних книг и те книги, где герой придуман как бы для игры. Кто читал "Чоки-чок", возможно, согласится со мной, что "оживить" мальчика Лёшу и девочку Дашу не так-то просто. Когда читаешь эту книгу, ты больше наслаждаешься самим игровым пространством текста, но Лёша и Даша почти половину книгу кажутся какими-то как будто чуточку мультяшными персонажами. И только потом, когда приключения начинаются уже самые что ни на есть нешуточные, оживают и герои. Так же обстоит дело и с Гвоздиком из "Портфеля капитана Румба". Тут мне видится закономерность: эти герои начинают оживать тогда, когда вступают в сложные человеческие отношения. То есть, "просто приключения" их не оживляют, но потом приключения сменяются на, по сути, жизненные вопросы.
Совсем интересно, кстати, в этом смысле получается, в "Бабочке на штанге", когда на страницах книги я встречаю Александра и Софью – казалось бы, эти двое очень похожи на Лёшу и Дашу из "Прозрачного кота", но оживают мгновенно. Крапивину требуется буквально пара штрихов, чтобы обозначить ту невидимую область мира героя позади, которая будет достраивать картинку до глубины реальности. Почему же в "Чоки-чоке" с этим проблемы, а в Бабочке – нет? Я думаю, два фактора. Атмосфера игры, во-первых, а во-вторых, Александр и Софья показаны изначально минималистично. Да, как ни странно, иногда лучше "отойти и не мешать". Суметь оставить самый минимум, но тот, что сработает наверняка. Посмотрите, Крапивин так тщательно рисует Кашку в "Оруженосце" или Инки в "Дагги-Тиц" – но очень часто у него удаётся показать героя сразу, одним мазком, одним ударом. И таких героев у него множество.
Так вот, мы сейчас подошли к главному. В чём уникальность крапивинского метода показа героев? (Я не утверждаю, что ни у кого другого не получалось ничего подобного. Получалось, но ни у кого другого это не было так… легко, ясно и ярко. Так… одним росчерком, взмахом смычка, вспышкой. Как будто у него другие, особенные буквы, в которых зашифрованы кодовые слова).
Я не знаю, чего в этом больше. Построение фраз, наработки ранее нами прочитанных текстов, которые включаются в нашем сознании по запросу, когда мы угадываем фирменное "крапивинское" звучание текста? Какие-то полуневидимые отсылки, которых мы просто не замечаем, а они есть… Не знаю. Но факт таков, что Крапивин не делает ничего того, что делали другие писатели, изображая персонажей-детей. Он не показывает мне, читателю, что герой его книги моложе, меньше знает, меньше понимает, иначе чувствует, имеет меньше опыта. Он не вкладывает в героев навязчивые состояния, которые движут ими весь сюжет (смотрите, когда я прочитал пять томов Гарри Поттера, у меня осталось ощущение, что в голове у Гарри за всё время, за все эти годы в Хогвартсе были только ДВЕ мысли – поиграть в квиддич и разобраться за папу-маму).
Если герой крапивинской книги боится – то это НЕ ДЕТСКИЙ страх. Это просто страх, он не имеет возраста. Если герой его книги чего-то не знает – то это не примитивность несозревшего персонажа, это он просто чего-то не знает, точно так же, как не знаю чего-то я. Если герой что-то чувствует – это совершенно мои чувства, и я НЕ ДОЛЖЕН представлять себя ребёнком, чтобы испытать их – я их ПРОСТО ИСПЫТЫВАЮ. Как я сам. Не как я-ребёнок.
Как это происходит?! Как удаётся совместить без усилий, сразу совместить состояние героя-ребёнка и читателя-взрослого в одно? Это величайшая загадка крапивинских текстов. Очевидно одно: Крапивин, когда писал эти книги, не моделировал персонажей как отдельных от себя, не строил из снаружи, он просто чувствовал себя ими.
Вот когда он нарочно ВСПОМИНАЛ о своём детстве – да, тут всё делалось иначе, тут включались мемуары и всё менялось. Автор раздваивался, и это чувствуется. Но ничего подобного нет в десятках его художественных, "придуманных" романов, повестей, рассказов. Текст начинается с того, что нам даётся код, по которому мы видим за несколькими простейшими фразами – тот самый туман бездны, личность героя. Мы его чувствуем, за ним – кто-то невыразимо живой и похожий на нас, интересный нам, одновременно понятный и загадочный. Мы протягиваем ему руку и пространства соединяются, всё остальное – строится на границе наших миров, совместно: нами, автором и книгой.
ДОПОЛНЕНИЕ
За пару дней до того, как я начал писать этот пост, была мысль, с чего надо начать. А потом я её забыл и вообще пропустил в посте. Теперь бы её надо туда как-то вставить: и потому, что с неё всё начиналось, и потому, что она принципиальная. Вспомнил я её снова, когда писал тут ответ на коммент и приводил пример про Алису.
Почему книги Крапивина (как "простые" тексты Булычёва) имеют свойство "гармоничного возрастного установления" героя? То есть, они не делают героя искусственно обрезанным по уму, опыту, взрослости вообще. Герой, вообще, конечно, будет отличаться от взрослого, но есть важная штука: он не будет "изнутри себя" это транслировать. Герой-не-взрослый не должен в тексте чувствовать себя "недо". Для него его внутренний мир — ПОЛНОЦЕННЫЙ, ЗРЕЛЫЙ, СФОРМИРОВАННЫЙ. И герой такой книги не транслирует в общем случае читателю ощущение собственной неопытности, незрелости, неумности. Точно так же он не будет транслировать натужные попытки "быть взрослым", "быть круче". Он на этом вообще не акцентируется. В этом важное свойство гармоничного героя вне возраста. Такого героя не волнует свой возраст, он как бы не видит, что он — не-взрослый (по способностям), а автор — не транслирует нам эту его не-взрослость.
А как раз это всё делают авторы проблемно-пубертатных текстов о взрослении. Но и Крапивин, и Булычёв очень далеки от этого акцента в книгах. Из герой не чувствует себя кем-то, кто "ещё не взрослый". Они просто живут. И поэтому есть такая иллюзия, что героям Крапивина, кстати, "всегда двенадцать" — именно поэтому, что они не чувствуют себя внутри "недо-взрослыми" и не транслируют это читателю. Вот в этом — всё дело.
(При этом не надо думать, что они не чувствуют разницы вообще между собой и взрослыми. Чувствуют - но эта разница не воспринимается ими (и читателем) как "недо". Они просто другие.)
...И Крапивин, конечно, иногда показывает, фиксирует, что его герой — ещё не взрослый изнутри. Но там нет потенциального напряжения, ни в плюс, ни в минус. Нет ни этакого унизительного самопринижения "ах, я ещё такой незврослый, ах!" (кроме, разве что, ранних рассказов, в которых речь идёт о дошкольниках, в книгах типа "Почему такое имя").
А герои Крапивина (как и Алиса, кстати) просто внутренне достаточны, гармоничны сами для себя. Они не пытаются поскорее вырасти но и не пытаются осознанно, навязчиво задержаться в детстве. Их мир — это полный мир, в своей векторной полноте идентичный миру взрослого.
Сайт для всей семьи. Интересные статьи, полезные советы и свежие новости о различных сферах жизни: от психологии до кулинарии, от социальных проблем до личных взаимоотношений.
Комментарии (0)