Достоевский против психоанализа: о причинах иррациональности человеческой

Ф.М. Достоевский много писал о человеческом подполье, глубине сумрачных, мрачных интенций человека, которые гнездятся в его психике и дают себя знать через слова и поступки людей. Поэтому порой о Достоевском говорят как о предтече психоанализа с его учением о бессознательном, где скапливаются неосознаваемые человеком импульсы, как правило, извращенные и неприемлемые для социальных норм и влияющие на поступки людей.

Так ли это?

Какова та антропология, то учение о человеке, которые лежало в основе творчества Достоевского, и чем это учение отличалось от психоанализа?


Психоаналитическое учение кажется внешне очень правдоподобным. Мысль о том, что нами, людьми, руководят некие мотивы, которые мы не осознаем, которые не понимаются нами как наше «Я», не входят в нашу осознанную идентичность, и руководят решительно и навязчиво, представляется самоочевидной. Кто же может с ней поспорить?

И кажется, логично предположить, что гнездятся они, мотивы эти, где-то в нашем подсознании. Разве не об этом писал Федор Михайлович? Сама идея вот такого иррационального греховного подполья падшего человека не должна была бы вызывать автоматического отрицания и могла бы ему показаться правдоподобной.

Разные психоаналитики брали за основу некую определенную страсть и строили на ней свою концепцию, видя ее центральной в ядре личности. Зигмунд Фрейд говорил о сексуальности, Альфред Адлер ― о самоутверждении (компенсации чувства неполноценности), а Карин Хорни ― о гордости (pride-system). Это, казалось бы, должно согласовываться с православным учением. Вроде бы остается только добавить, что свое бессознательное-де человек вычищает только в Церкви, приближаясь к святости. Но на самом деле в психоанализе мы имеем дело с иной, нежели в православии, антропологией. Православная антропология видит человека совершенно иначе.

В психоанализе, как он теперь предстает, причудливым образом сосуществуют и переплетаются две, казалось бы, противоположные посылки, две антропологии, одна из которых исходит из того, что человек по природе порочен, а вторая полагает, что человек по природе хорош. Сам Фрейд относился к человеку весьма скептически и видел в нем порочное существо.

Но вот последователи Фрейда поверили, что человека от комплексов можно вовсе избавить. Причем более «оптимистично» стали смотреть на избавление от комплексов и в моральной сфере ― в той, которую Фрейд называл надсознанием. Получалось, что человек может, пусть не своими только силами, но с помощью партнера-психоаналитика, изменить и исправить себя. Причем, так человек будто бы возвращается к себе аутентичному. А аутентичный человек – это человек, который излечил свои психические травмы, теперь уже воспринимаемые психоаналитиками как нечто внешнее для человека. А раз травмы внешние, то сама природа человека для последователей Фрейда хороша. И психоанализ становится гуманистическими, еще более далеким от православной антропологии.

Но отметим также, что влияние на психику человека пережитых им в детстве травм, хотя и кажется правдоподобным, не получает строгого научного подтверждения. Психологическая антропология, с легкой руки Маргарет Мид, еще в 1920-е годы приложила много усилий для изучения детства в разных культурах, влияния различных практик детского воспитания на формирование специфической для данной культуры личности, носителя того, что называли национальным характером. Вообще тема влияния детских психических травм на последующий характер человека в разных культурах была центральной темой всей довоенной культурной антропологии. И эти исследования не дали ничего убедительного и бесспорного.

В 1960-е годы антропологи пришли к полному скепсису в этом вопросе, а отец и сын Киссинги, например, выразили мнение многих антропологов, назвав человеческую душу «черным ящиком»: что-то в нее закладывается, что-то с этим с опытом происходит, но почему происходит тот или иной результат, почему формируется тот или иной человеческий характер, сказать невозможно. Опыт детства с его травмами и его влияние на психику в современной гуманистической парадигме явно преувеличены, они не вполне соответствует истине, что, собственно, и подтверждается исследованиями антропологов.

С православной точки зрения неверно как то, что человек по природе хорош, так и то, что он по природе дурен. И из писателей именно Достоевский наиболее отчетливо выразил православное учение о человеке, православную антропологию, когда говорил, что в человеке Бог и дьявол борются, и поле битвы – сердце человека. И это практически буквально так.

А означает эта мысль то, что многие помыслы, интенции, мыслительные веяния как добрые, так и дурные, приходят к человеку из внешнего для него духовного мира, а не гнездятся непосредственно в его над- и подсознании.

Человек их воспринимает и как-то к ним относится. Существует целая градация степеней, последовательность принятия человеком помысла. Человек находится в состоянии постоянного выбора, по каждому случаю и поводу. Мозг обычного человека, не святого и не подвижника, порой просто переполнен разнообразными помыслами. Он может плыть по их течению, не вникая в них и не стремясь в них детально разбираться, а может в каждом случае, по поводу каждого помысла совершать свой выбор: в пользу Бога или в пользу дьявола.

В результате переполненности сознания человека помыслами, которые тянут его то в одну, то в другую сторону, человеку его внутренний мир может показаться иррациональным, если он вообще о нем задумается, конечно. Средний человек просто поддается потоку разрозненных мыслей и живет как бы в некоей туманной пелене. В такой же туманной пелене человек совершает порой и серьезные выборы своей жизни, бывает, что и в пользу Добра, поскольку Бог борется за человека в сердце его. По мере продвижения в духовной жизни человек постепенно проясняет все свое полное помыслов подполье, научаясь не просто осознанно относиться к каждому помыслу, но различать его еще на дальних подступах, когда заметна только легкая тень его – прилог, как это называется в православной аскетике.

Таким образом, психика человека – это поле битвы. Она, в идеале, вся должна осознаваться, вся быть сознательной, но человек по лени или неразумности своей не желает ее осознавать (поскольку это не просто работа, это искусство из искусств, наука из наук) и продолжает жить в мире иррационального и неосознаваемого.

Помыслы, которые мелькают в сознании, если они не отвергнуты, усложняются – становятся психологическими комплексами и захватывают части сознания, опять же превращая сознание в бессознательное, правильно было бы сказать, расширяя поле неосознаваемого психического.

Что представляет собой комплекс?

Связку устойчивых ассоциаций и коннотаций, которые порабощают человека, мешая ему мыслить и чувствовать свободно. Но тут важно подчеркнуть, что в психике человека нет ничего принципиально бессознательного, есть только то, что можно назвать функциональным бессознательным.

Функциональное бессознательное – это то, что человек не хочет или в данный момент по каким-то причинам не может осознать.

К функциональному бессознательному относятся, конечно, и приемы мышления, мыслительные штампы, механизмы, с помощью которых человек выстраивает свою мысль. Это подобно тому, как человек говорит на родном языке, не рефлексируя его грамматические нормы, только, может быть, еще более глубоко. Но это формальные, а не содержательные моменты, и ими занимается когнитивная психология. Но мы сейчас говорим о содержательном (интенциональном) сознании, в котором порой действительно образуются комплексы, вызванные восприятием человеком бесовских интенций, которые укореняются в уме человека.

Но может ли человек осознать все свои помыслы лишь своими усилиями и избавиться от комплексов своими или психолога-наставника силами?

Нет, поскольку, в отличие от представлений современного гуманистического психоанализа, человек по природе своей вовсе изначально не хорош, он падший, греховный человек в падшем мире, что «во зле лежит». Но, согласно Православию, он также – образ Божий, хотя и пал. И помочь подняться ему вновь, дать возможность сделать свою психику правильно сознательной и правильно рациональной, может только Бог. Человек же может только проявить интенцию к тому: выбрать среди своих помыслов те, что внушает Бог, и напрячься, чтобы им последовать. Поэтому подвижник постоянно пребывает в состоянии собранности и определенного напряжения, трезвения, как это называется в аскетике. И пребывает он в состоянии перманентного противоборства, внутренней брани, мысленной брани, невидимой брани. Именно поэтому подвижника часто называют духовным воином, который постоянно начеку и готов отбить любой удар противника. Но проходит человек этот путь только в Церкви, через церковные таинства, в рамках православной традиции, которая глубоко разработана, включает наставления на все случаи, и лучше всего под руководством старца.

Ибо это и есть то понимание психологии человека, неразрывно связанной с традицией старчества в Православии, которой большое внимание уделяет Достоевский, посвящая ей немало места в романе «Братья Карамазовы». Именно преподобный Паисий Величковский – от которого Достоевский ведет ту традицию, в которой и существует старец Зосима – вернул в Россию это учение о человеке, когда оно было в России по разным причинам изрядно подзабыто. И провозвестником такой антропологии стал Федор Михайлович Достоевский в своих поздних произведениях!


Светлана Лурье
Кандидат исторических наук, доктор культурологии. Ведущий научный сотрудник Социологического института РАН – филиал ФНИСЦ
источник