Предисловие автора
Я так думаю, и так оно и есть.
Всем читателям, читающим запоем, известно чувство досады от того, что книга прочитана и все удовольствие «жизни в произведении» осталось позади. Возвращаться в реальность не хочется, и поневоле тянешься за следующим томом полюбившегося автора.
Вот так, на протяжении многих лет, перечитывая роман «12 стульев», я плавно перетекала в «Золотого теленка» и затем… натыкалась на то, что дальше продлить удовольствие мне было нечем. Ни рассказы, ни фельетоны Ильфа и Петрова не шли ни в какое сравнение с прочитанными ранее романами. Более того, меня не оставляла в покое мысль о какой-то подмене. Что это, — думалось мне, — может, они, как Дюма-отец, подписываются под произведениями начинающих авторов? Быть может, они разругались и перестали генерировать юмор? А, может, они просто исписались? Куда, скажите на милость, подевалась живость повествования, калейдоскопическая смена картин, невозможность прервать чтение и отложить книгу до завтра?
На сегодняшний день литературное наследие Ильфа и Петрова составляет пять томов, а если спросить у среднестатистического человека, читающего книги, что ему знакомо из их прозы, — 99 процентов назовут «12 стульев» и «Золотого теленка». Может, вспомнят «Одноэтажную Америку». И все. Исследователи, критики и просто читатели сыплют цитатами из обоих романов, любимые герои тоже из этих произведений и уже стали именами нарицательными. А почему осталась в стороне повесть «Тоня»? Почему забыты многочисленные герои из их рассказов и фельетонов? Почему объединяются только в общества любителей Остапа Бендера?
Так продолжалось до 1999 года. В тот раз вместо Фейхтвангера, который обычно перечитывался мною после Булгакова, был взят в руки роман «12 стульев». И вдруг, с первых его строк, я услышала тот же знакомый ироничный, местами язвительный смех, узнала ту же музыкальность, четкость и ясность фраз. Я наслаждалась чистотой языка и легкостью повествования, легко и просто вживаясь в произведение, куда меня «пригласил» тот же автор.
В этом надо было разобраться.
Вот, дорогой читатель, две фразы:
«Лизанька, в этом фокстроте звучит что-то инфернальное. В нем нарастающее мученье без конца».
«В этом флотском борще плавают обломки кораблекрушения».
Замечательные фразы, не правда ли? Первая взята из пьесы Михаила Булгакова «Зойкина квартира», а вторая — из романа «Золотой теленок». Это первые, найденные мною фразы, из-за которых на 12 лет растянулся поиск истины. С этого момента мне и пришлось из простого читателя-любителя надолго переквалифицироваться в читателя-«копателя».
Я исходила из того, что каждый талантливый писатель руководствуется прежде всего собственными мыслями и пользуется материалом, который интересен именно ему. Невозможно поверить, что он не вкладывает ничего личного в то, что пишет. И так же невозможно поверить, что произведение может быть создано только на основе подглядывания в замочную скважину чьей-то чужой — пусть даже интересной — жизни. Вооружившись этими самыми общими, нехитрыми представлениями о том, как создаются произведения, мы и начнем наше совместное исследование.
Я приглашаю тебя, читатель, к новому прочтению «12 стульев». Обещаю множество интересных мест, при перечитывании которых по-другому упадет свет на давно любимый тобой роман и поможет увидеть и то, что скрыто. Но, прежде чем начать делать выводы, понадобится запастись терпением и прочесть эту работу до конца.
ИА
Глава I. Уездный город N и его обитатели
«В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города была тишайшей. Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников, что это просто мешало ей собирать членские взносы.
Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянинова, хотя этими вопросами, по роду своей службы, он ведал с 9 утра до 5 вечера ежедневно, с получасовым перерывом для завтрака.
По утрам, выпив из причудливого (морозного с жилкой) стакана свою порцию горячего молока, поданного Клавдией Ивановной, он выходил из полутемного домика на просторную, полную диковинного весеннего света улицу имени товарища Губернского. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах. По левую руку, за волнистыми зеленоватыми стеклами, серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Справа, за маленькими, с обвалившейся замазкой окнами, угрюмо возлежали дубовые, пыльные и скучные гробы гробовых дел мастера Безенчука. Далее “Цирульный мастер Пьер и Константин” обещал своим потребителям “холю ногтей” и “ондулянсион на дому”. Еще дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею, на большом пустыре, стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прислоненную к одиноко торчащим воротам вывеску: «Погребальная контора “Милости просим”».
Первое, что привлекло мое внимание в процитированном отрывке из «12 стульев», это нежность в описании главной улицы уездного городка. Описано было с любовью, хотя, на первый взгляд, эта любовь к провинциальному захолустью ничем не могла быть вызвана. «Полная диковинного света улица», «весенние вечера были упоительны», «приятнейшая из улиц» — такими эпитетами одарил автор этот ничем не примечательный городок. Вывод напрашивался сам собой: чем-то это место было ему дорого.
И еще один отрывок, из главы «Слесарь, попугай и гадалка», в котором есть подробности Старгородского пейзажа:
«Были на доме еще два украшения, но уже чисто коммерческого характера. С одной стороны — лазурная вывеска “Одесская бубличная артель — Московские баранки”. На вывеске был изображен молодой человек в галстуке и коротких французских брюках. Он держал в одной, вывернутой наизнанку руке сказочный рог изобилия, из которого лавиной валили охряные московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики».
В свое время мы еще вернемся к этой «лазурной вывеске»; а пока прочтем булгаковское описание маленького городка:
«И вот я увидел их вновь наконец, обольстительные электрические лампочки! Главная улица городка, хорошо укатанная крестьянскими санями, улица, на которой, чаруя взор, висели — вывеска с сапогами, золотой крендель, красные флаги, изображение молодого человека со свиными и наглыми глазками и с абсолютно неестественной прической, означавшей, что за стеклянными дверями помещается местный Базиль, за 30 копеек бравшийся вас брить во всякое время, за исключением дней праздничных, коими изобилует отечество мое».
Зарисовка взята из рассказа «Морфий», в котором описан уездный город Вязьма. В этот городок был переведен из села Никольское молодой врач Михаил Булгаков, который просидел полтора года в деревне, не видя никого, кроме больных, фельдшера и двух акушерок, и которого радовала газета даже двухнедельной давности. Для Булгакова этот перевод в уездный город означал возвращение к жизни и потому ничем не привлекательная (для любого жителя столичного города). Вязьма была так нежно, с любовью описана им.
Получается, что из рассказа Булгакова «Морфий» вывеска с золотым кренделем, преобразовавшаяся в вывеску бубличной артели, парикмахерская и молодой человек перекочевали в описания уездного города N и Старгорода романа «12 стульев»? Рассказ «Морфий» был опубликован в 1927 году (журнал «Медицинский работник», № 45, 46, 47 9, 17, 23 декабря, с авторской датой «1927. Осень»), во время работы над «12 стульями».
Продолжаем чтение:
«Началось спокойное течение служебного дня. Никто не тревожил стол регистрации смертей и браков. В окно было видно, как граждане, поеживаясь от весеннего холодка, разбредались по своим делам. Ровно в полдень запел петух в кооперативе “Плуг и молот”. Никто этому не удивился».
Странно, а почему? Меня это удивило. Ведь всем известно, что петух своим пением встречает восход солнца, а не поет, когда ему вздумается. И вообще, дело даже не в петухе, который поет в неположенное время, а в том, что «никто этому не удивился». По моему мнению, это обстоятельство могло не удивить лишь одного человека — автора рассказа «Самогонное озеро» Булгакова, у которого к моменту написания этого абзаца из «12 стульев» уже было знакомство с петушиной арией, прозвучавшей не вовремя:
«…И в десять с четвертью вечера в коридоре трижды пропел петух. Петух — ничего особенного. Ведь жил же у Павловны полгода поросенок в комнате. Вообще Москва не Берлин, это раз, а во-вторых, человека, живущего полтора года в коридоре № 50, не удивишь ничем. Не факт неожиданного появления петуха испугал меня, а то обстоятельство, что петух пел в десять часов вечера. Петух — не соловей и в довоенное время пел на рассвете». (Рассказ «Самогонное озеро», 1923 год.)
Заметим, что авторы «12 стульев» с первых строк повествования стали знакомить нас с интересными фактами из жизни Булгакова, а также с зарисовками из его произведений. Продолжим чтение романа, попутно вспомнив, что у одного из главных героев романа — Воробьянинова — умирает теща — Клавдия Ивановна Петухова.
«Тут Ипполит Матвеевич заметил излишнюю чистоту, новый, режущий глаза беспорядок в расстановке немногочисленной мебели и ощутил щекотание в носу, происшедшее от сильного лекарственного запаха. В первой комнате Ипполита Матвеевича встретила соседка, жена агронома мадам Кузнецова. Она зашипела и замахала руками:
— Ей хуже, она только что исповедовалась. Не стучите сапогами.
— Я не стучу, — покорно ответил Ипполит Матвеевич. — Что же случилось?
Мадам Кузнецова подобрала губы и показала рукой на дверь второй комнаты.
— Сильнейший сердечный припадок.
И, повторяя явно чужие слова, понравившиеся ей своей значительностью, добавила:
— Не исключена возможность смертельного исхода».
Я выделила два фрагмента — жену агронома и возможность смертельного исхода. Агрономша повторила «явно чужие слова» — так написано в романе. И это правда.
Смерть и агрономша. Соседство этих двух слов не случайно, потому что память Булгакова извлекла из подсознания ситуацию, которая в свое время его потрясла. Во время прохождения врачебной практики в селе Никольском у Булгакова-врача на руках умерла красивая девушка, дочь агронома, которая была невестой. Жених решил покатать ее в санях, лошади понесли, и ее ударило головой о косяк ворот. Спасти девушку было невозможно — она получила перелом основания черепа. Получается, что Булгаков встретился со смертью, которую не смог победить. Не смог он ее и забыть, поскольку у него об этом есть яркая зарисовка, вошедшая в «Записки юного врача», 1925-26 года издания (рассказ «Вьюга»).
Теперь сопоставим реплику агрономши «не исключена возможность смертельного исхода» с другим словосочетанием из рассказа «Крещение поворотом», того же цикла «Записки юного врача»:
«Ну, мало ли что, — говорю я, – не исключена возможность заражения, — повторяю я первую попавшуюся фразу из какого-то учебника».
Словосочетание «не исключена возможность» всплыло вместе с агрономическо-смертельной темой из одного пласта памяти ОДНОГО человека. Добавлю, что на страницах произведений Ильфа и Петрова такое словосочетание ни разу не встретилось. Также предположу, что медицинских учебников, из которых к Булгакову пришла эта много раз читанная им фраза, ни Ильф, ни Петров не читали.
А вот еще один персонаж из цикла рассказов «Записки юного врача», который перекочевал на страницы романа «12 стульев», — правда, при этом сменив должность земского врача на провизора, но зато сохранив имя. В романе:
«Провизор Леопольд Григорьевич, которого домашние и друзья называли — Липа, стоял за красным лакированным прилавком, окруженный молочного цвета банками с ядом, и, со свойственной ему нервностью, продавал свояченице брандмейстера «Крем Анго, против загара и веснушек, придает исключительную белизну коже».
А теперь отрывок из рассказа «Полотенце с петухом» («Записки юного врача»):
«Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший…
— Как же-с, — сладко заметил Демьян Лукич, — это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал…. Да, личность выдающаяся, — подтвердил фельдшер. Крестьяне его прямо обожали. Подход знал к ним. На операцию ложиться к Липонтию — пожалуйста! Они его вместо Леопольд Леопольдович Липонтий Липонтьевичем звали».
Кроме повторенного в романе имени Леопольд, следует отметить, что для имени Липонтий прозвище «Липа» подходит больше.
Вернемся к роману — к описанию появления главного героя:
«В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми. За ним бежал беспризорный.
— Дядя! — весело кричал он. — Дай десять копеек!
Молодой человек вынул из кармана налитое яблоко и подал его беспризорному, но тот не отставал. Тогда пешеход остановился, иронически посмотрел на мальчика и воскликнул:
— Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?»
Ильф и Петров в свое время говорили, что фраза «ключ от квартиры» пришла к ним от общего знакомого бильярдиста. Этим бильярдистом и был Булгаков. Для него к моменту написания романа «12 стульев» фраза была и свежей, и невымышленной, так как событие, связанное с неимением ключа, произошло в мае-июне 1927 года во время отдыха с Любовью Белозерской, второй женой Михаила Афанасьевича. Обратимся к ее книге «О, мед воспоминаний»:
«Я ушла в кино и ключ от номера взяла с собой, заперев собирающегося спать Маку… (Мака — ласковое прозвище М. Булгакова; прим. Автора.) Что-то мы с О.К. немного задержались и, когда подходили к «Орианту», я поняла: что-то произошло. Пароконные извозчики, стоящие вереницей у гостиницы, весело перекликались и поглядывали на одно из окон. До предела высунувшись из окна, взъерошенный М.А., увидев меня, крикнул на весь проспект Руставели: — Я не ожидал от тебя этого, Любаша! Внизу, в вестибюле, на меня накинулся грузин-коридорный: — Зачем ушла? Зачем ключ унесла? Он такой злой, такой злой. Ключ требует… Ногами стучит. — Так неужели второго ключа у вас нет? — Второго нэт».
В романе Остап Бендер и Воробьянинов, так же как и чета Булгаковых, приезжают в Тифлис и селятся в гостиницу с тем же названием:
«— Хо-хо! — возразил Остап, танцуя со стулом в большом мавританском номере гостиницы «Ориант». — Не учите меня жить. Я теперь злой. У меня есть деньги. Но я великодушен. Даю вам двадцать рублей и три дня на разграбление города! Я — как Суворов!.. Грабьте город, Киса! Веселитесь!»
Продолжаем читать; до следующей переклички романа «12 стульев» с фактом из жизни Булгакова — всего несколько фраз:
«Молодой человек солгал: у него не было ни денег, ни квартиры, где они могли бы лежать, ни ключа, которым можно было бы эту квартиру отпереть. У него не было даже пальто. В город молодой человек вошел в зеленом, узком, в талию, костюме. Его могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом, ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета».
Именно в такие как у Остапа ботинки был обут Михаил Булгаков в день знакомства со своей будущей женой Любовью Белозерской, которая в той же книге «О, мед воспоминаний» писала:
«Одет он был в глухую черную толстовку без пояса, «распашонкой». Я не привыкла к такому мужскому силуэту, он показался мне слегка комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу вслух окрестила «цыплячьими» и посмеялась. Когда мы познакомились ближе, он сказал мне не без горечи: — Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась… Я поняла, что он обидчив и легко раним».
А теперь вернемся к роману «12 стульев», к тому эпизоду, в котором Остап и его компаньон Воробьянинов изучают список драгоценностей:
«Ипполит Матвеевич, поминутно поправляя колебавшееся на носу пенсне, с ударением произносил:
— Три нитки жемчуга… Хорошо помню… Две по сорок бусин, а одна большая — в сто десять… Бриллиантовый кулон… <…>
Дальше шли кольца, не обручальные кольца, толстые, глупые и дешевые, а тонкие, легкие, с впаянными в них чистыми, умытыми бриллиантами; тяжелые ослепительные подвески, кидающие на маленькое женское ухо разноцветный огонь; браслеты в виде змей с изумрудной чешуей».
Ни в одном произведении Ильф и Петров не используют слово «изумруд»: ни в качестве камня, ни в качестве метафоры. Между тем изумруд упомянут в романе «12 стульев» шесть раз:
«<…> браслеты в виде змей с изумрудной чешуей».
«<…> перчатки, раструбы которых были инкрустированы изумрудами средней величины».
«<…> дрожал изумрудный весенний свет».
«Видите, как мех играет на солнце!.. Изумруд! Изумруд!»
«<…> превратившись в большой изумрудный парашют».
«<…> золотые змеиные браслетки с изумрудами обернулись прекрасной библиотекой».
А в творчестве писателя Булгакова изумруд был упомянут более десяти раз. Привожу некоторые цитаты из произведений:
«Изумрудные мухи суетятся, облепив дыру». (Рассказ «Налет», 1923.)
«Увидя Елену, Лариосик побледнел, переступил на месте и, глядя почему-то вниз на изумрудные кисти капота, заговорил так». (Роман «Белая гвардия», 1923.)
«Вдали глядел в изумрудном тропическом лесу шпиль чрезвычайно уродливо сооруженной радиостанции»; «Остров затягивало дымкой, и исчезала в ней изумрудная, напоенная солнцем береговая полоса». — Пьеса «Багровый остров», 1924.
«Пришелец испуганно оглянулся на стол, на дальнем краю которого в сыром темном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза». (Повесть «Роковые яйца», 1924.)
«Ваш изумруд… — начал я.
— Взгляните на него на свет, — пригласил Котомкин.
Я глянул и перестал говорить об изумруде». (Рассказ «Типаж», середина 1920-х годов.)
«Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом». (Повесть «Собачье сердце», 1925.)
«В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух». (Очерк «Путешествие по Крыму»,1925.)
«На коленях Пилата лежала любимая собака — желтый травильный дог Банга, в чеканном ошейнике, с одним зеленым изумрудом». (Роман «Копыто инженера», 1928-29.)
«В шкафах ее лежали дорогие платья и куски флорентийских материй, белье из тончайшего полотна, в комодах хранились колье, браслеты с алмазами, жемчуга, перстни с изумрудами, золотые часы и дорогое столовое серебро». (Роман «Жизнь господина де Мольера», 1932-33.)
«Панагия — золота на четыре угла, яхонт лазоревый, два изумруда». (Пьеса «Иван Васильевич», 1935-36.)
В нашем совместном процессе исследования «12 стульев» я далее покажу, как на протяжении всего повествования
Булгаков будет передавать подробности того, что было для него значимым, с чем пришлось ему столкнуться в жизни, и знакомить нас со своими произведениями, каждый раз давая понять о своей причастности к процессу создания этого романа.
Ирина Амлински
Комментарии (0)